Окольные пути любви - Страница 4

Путь от редакции к многоэтажному офисному зданию, где сосредоточилась городская бюрократия, занял у Лизы не больше пятнадцати минут. Подойдя ближе, она заметила на парковке серую «хонду» сестры. До назначенного Кэлхауном времени оставалось еще около четверти часа. Войдя в вестибюль, Лиза замедлила шаг и огляделась.

— Лиз, я здесь! — окликнула ее Кейт, сидевшая в углу, на том самом диванчике, где утром сидел Кэлхаун.

Хотя разница в возрасте у сестер и не превышала двух лет, посторонний наблюдатель нашел бы в них очень мало общего. Кейт была блондинкой с бледной, боящейся загара кожей, тонкими, с серебристым отливом волосами, ясными, как горные озера, голубыми глазами, стройная, изящная, элегантная. Она вполне могла стать лицом какой-нибудь косметической фирмы или рекламировать меховую одежду. В школе за ней закрепилось прозвище — Снежная королева.

— Привет, ты давно здесь? — Лиза устало опустилась на диван.

— Нет, минут пять как приехала. Мистер Кэлхаун сейчас занят, так что не будем беспокоить его раньше времени.

— Хорошо. — Лиза машинально раскрыла сумочку, но тут же ее закрыла. Курить она начала сразу после смерти отца и втянулась так быстро, что сама испугалась и твердо решила покончить с вредным пристрастием. Борьба с привычкой шла нешуточная, и, хотя воля пока побеждала, Лиза то и дело ловила себя на том, что тянется за пачкой, которую носила раньше в сумочке. — Ты потом на работу?

Кейт слегка замялась перед ответом.

— Наверно, нет. Вернон пригласил пообедать, а потом мы собирались сходить в кино.

Вернон Спаркс работал в том же торговом центре, что и Кейт, и, насколько знала Лиза, с самого начала обратил на сестру особое внимание. Несколько раз он бывал в их доме, познакомился с родителями и сумел им понравиться. Роман развивался вполне традиционно, но потом, когда на семью обрушились несчастья, дело застопорилось — похоже, по желанию самой Кейт. И вот теперь отношения, по-видимому, возобновились. Причину неуверенности сестры Лиза понимала: Кейт считала, что, устраивая личную жизнь, как бы предает память о родителях. Глупо, конечно. И отец, и мать наверняка сказали бы Кейт именно это, но Лиза уже научилась держать свое мнение при себе и воздерживаться от советов. Пусть все идет своим чередом.

— Что за фильм?

Кейт наморщила лоб. Память у нее отличалась удивительной избирательностью: сохраняя всю деловую информацию, она безжалостно избавлялась от того, что считала «мусором». Кейт могла, не заглядывая в бумажку, перечислить содержимое каталога едва ли не любой косметической фирмы, но не помнила автора только что прочитанной книги.

— Не скажу. Что-то из сериала о Джеймсе Бонде. Верной никак не выйдет из детства. Знаешь, у него в спальне… — Она осеклась, поймав себя на том, что сболтнула лишнее, но сумела справиться с замешательством и закончить предложение: — Все еще висит постер с… ну, с тем парнем, боксером… у него итальянская фамилия…

— Сталлоне?

— Да. Точно.

— Что ж, хорошая мысль, — нарочито равнодушно заметила Лиза. — А вот мне, боюсь, весь вечер придется потратить на Джесса Ламли.

— Того, что сбил девочку на прошлой неделе?

— Вообще-то он ее не сбил, но Джереми Уинстон выставил его настоящим злодеем. — Лиза коротко поделилась впечатлениями о судебном заседании, а когда закончила, Кейт улыбнулась и покачала головой.

— Бедняга Джесс. Он ведь учился со мной в одном классе и, помнится, как-то даже приглашал покататься на мотоцикле. Строил из себя рокера, ходил в черном, с банданой и ужасно ругался.

— Таким и остался, — кивнула Лиза и посмотрела на часы. — Ну что, пойдем?

Кейт поднялась, поправила юбку и вздохнула.

— Пойдем.

Они поднялись по лестнице на третий этаж, прошли по длинному коридору и остановились перед дверью со строгой черной табличкой, на которой значилось: «Р. Кэлхаун. Юридические консультации».

— Что-то мне не по себе, — призналась неожиданно Кейт, и Лиза, посмотрев на сестру внимательнее, заметила, что та и впрямь выглядит не лучшим образом: глаза блестят, на лбу и над верхней губой выступили бисеринки пота, под искусно наложенным макияжем проступила бледность.

— Держись, сестренка.

— Постараюсь.

В приемной их встретила секретарша Кэлхауна, Мэй, двадцатилетняя блондинка, сходство которой с куклой Барби компенсировалось доброжелательностью и искренностью. Секретарши у Кэлхауна менялись едва ли не каждый год, что служило поводом для самых разных слухов, тем более что в свои пятьдесят с лишним он оставался неженатым, поддерживал себя в отличной физической форме и, как поговаривали, мог очаровать любую женщину за пять минут. Некоторые завистники и недоброжелатели неоднократно предпринимали попытки вчинить «этому плейбою» судебный иск, но каждый раз борцы за нравственность наталкивались на непреодолимое препятствие: ни одна из работавших у него молодых женщин не признавала себя пострадавшей, и все отзывались о нем исключительно положительно. Потерпев поражение на одном фронте, моралисты предприняли фланговый маневр: по городу поползли слухи, в которых Кэлхаун объявлялся голубым, педиком, растлителем юных душ и даже «богомерзким содомитом». Дошло до того, что на двери его офиса появились устрашающего рода надписи с требованием убираться из Мерфи-Лейка. Кэлхаун отреагировал по-своему — установил скрытую камеру. Через неделю, собрав достаточно видеодоказательств, он обратился в суд. Двое привлеченных исполнителей-юнцов, изрядно перепугавшись, не только признали свою вину, но и назвали имена заказчиков, весьма уважаемых в городе людей.